именно!.. — Иаду подошел к лежавшему на полу, но только что очнувшемуся мужчине, своему бывшему сосуду, и с легкостью поднял того за воротник халата. — Для начала исполню-ка потаенное желание мальчишки и накажу-ка его отца! — с довольной и садисткой улыбкой воскликнуло божество. — Ну, Цжэнь, с чего мне начать? Может, вырвать тебе глаза?

— Пошел ты!.. — сквозь зубы процедил мужчина и плюнул угрожавшему в лицо.

На лице Иаду отразилось удивление, которое затем исказилось в озлобленную гримасу.

— Ничего, скоро ты у меня не так запоешь, — посмотрев наглецу в лицо, ощерилось божество.

— Только попробуй! — Аум, открыв припасенную флягу с водой, движением руки извлек из нее часть жидкости и превратил ее в хлыст.

Иаду, глянув на него, усмехнулся.

— И что же ты сделаешь мне такой зубочисткой?

— Покажу тебе, почему давным-давно божества объявили на меня целую войну, — провокационно заявил Аум.

Тем временем Цжэнь, воспользовавшись отвлечением Иаду, шепнул заклинание и пустил из пальцев искры, которые попали на бумажную стену и с легкостью подожгли ее.

Глава 17. Божественный спектакль

Сказать по правде, Аум не то чтобы соврал Униру о себе… скорее, немного приукрасил. Он, действительно, был брошен в нескончаемый круг перерождений, а затем проклят богиней Даидой и превращен в русала, обреченного не помнить о себе ничего. Нуууу… сначала Аума данное не особо-то и беспокоило: среди этого народа он стал славиться как бедокур и пройдоха, но хитрый и сильный ловкач. Всегда находились те, кто его презирал, и те, кто уважал. В этом плане мир русалов и русалок не отличался от людского. Однако там было намного скучнее: рыбохвостые не напридумывали столько же удивительных вещей и правил, как люди, и Аум часто ловил себя на мысли, что ему хочется выбраться на сушу и опробовать все эти чудесные изобретения. Нередко русал забирался на какой-нибудь камень, торчавший из воды, садился и уныло глядел на сушу.

В один из таких дней — летних и неприятно знойных — у берега появился высокий мужчина с длинными каштановыми волосами. Зеленые глаза его глядели на Аума ласково, а губы сложились в доброжелательной улыбке. Преисполнившись любопытства, русал подплыл к незнакомцу. Мужчина представился богом Мори и в тот же самый день вернул Ауму человеческую суть и память. Он по-прежнему оставался заперт в колесе перерождений, однако теперь хоть не в качестве унылого рыбохвостого.

Как только к Ауму вернулась память (а произошло это достаточно быстро), то Мори тут же, сбросив с себя маску спокойного и мудрого странника, со слезами бросился обнимать его и просить прощения. Будучи русалом, мужчина нашел бы это необычным и даже трогательным, но, став собой, прекрасно припомнил, что именно из-за господина оказался в такой ситуации. Когда после войны Даида вершила суд над поверженными, Мори даже не вступился за него, смиренно поникнув и стоя в сторонке. Воспоминание возмутило Аума до глубины души, и он поспешил тут же отстранить от себя сопливое высшее божество, упрямо не желая принимать его извинения. Мори, хлюпая носом и строя, воистину, страдальческое выражение физиономии, не отставал и все равно просил прощения. В итоге, естественно, его напористость и внешняя красота взяли верх, и Ауму пришлось смягчиться. Более того… видеть Мори таким уязвимым, плаксивым и раскаивающимся было необычайно приятное и редкое зрелище — обыкновенно господин хоть и приветлив и добр, но не опускается до такого. Пожалуй, только собственным прислужникам, прислужницам и Иаду доводилось видеть его таким.

Получив долгожданное прощение, Мори приободрился и затем поведал Ауму, что нужна ему помощь прислужника. До него дошли вести из мира божеств, что Иаду удалось ускользнуть из заключения, и намеревается он обрушить свои гнев и зависть на царствие людское, дабы погубить его. Аум не удивлен был это услышать: бывший друг господина давно желает испортить их общее творение, однако сколько бы ни сталкивался прислужник с данным, ему все остается невдомек… Зачем? Ведь царствие людей было нарисовано и богом Мори, и божеством Иаду. Тогда… зачем же пытаться сломать то, что сам и сотворил? Аум попробовал спросить об этом Мори, да тот ему ответил с грустной улыбкой:

— Нет хуже на свете творца, который вечно недоволен своими творениями и стремится разрушить их бесчисленное количество раз в попытках воссоздать из руин нечто более прекрасное.

— Это бесполезный труд, — нахмурился прислужник. — Проще дать жить менее удачному творению и приняться за новое. Шедевры редко когда рождаются сразу.

Мори довольно улыбнулся и кивнул.

— Именно поэтому, Унир, я и считаю тебя своим самым лучшим учеником.

Аума смутила такая щедрая похвала, но он попытался состроить недовольную физиономию и фыркнул.

— Ну конечно… то-то вы с такой любовью не заступились за меня, — однако, заметив, как погасла от этих слов улыбка на лице господина, смягчился. — Ладно, я не в обиде… Забудем это.

После того суда Мори запрещено было создавать себе прислужников, и всю его свиту низших божеств (кроме Аума) уничтожили навсегда. Вспоминая о них, божок не может сказать, что испытывает грусть… ибо с другими прислужниками общался без дела нечасто, всецело отдаваясь рисованию, танцам, театральным постановкам и заклинаниям кисти. Чаще всего компанию ему составлял сам Мори, и это подчас вызывало зависть и недоумение со стороны других его слуг. Унир даже поразился, как много из свиты господина пожелало вступить с ним в войну за интересы людей, которым была дарована сила творить заклинания кистью… с учетом того, что он никогда не был душой божественной компании. Многие в те далекие времена воспевали его таланты как заклинателя, оратора, бойца и вдохновителя… ну и где они все сейчас? Большую часть развоплотили на веки вечные, а те, кто выжил, небось, даже смотреть в его сторону не захотят. Скорее всего, все те их слова были не более чем лестью, в которой крался некий корыстный умысел… Однако сейчас думать об этом смысла не имело — перед ним стояла задача помочь господину Мори в нахождении и поимке Иаду. Дельце не из легких, даже с учетом, что недоброе божество ослаблено после длительного пребывания в заточении.

С поиском все обстояло проще: тут господин озадачился заранее, еще до того, как нашел и расколдовал Аума. Иаду совратил, подчинил себе и использовал в качестве сосуда одного из заклинателей кисти по имени Цжэнь, который в определенных местах известен по одному из своих творческих псевдонимов — Ниур. Загвоздка, правда, состояла в том, что божество все время заметало следы собственного присутствия, и Мори исходил почти весь Восток в его поисках.